Фрагмент № 1

     

Так полз он ещё день, два или три. Счёт времени он потерял. Порой не то дрёма, не то забытьё овладевали им. Он засыпал на ходу, но сила, тянувшая его на восток, была так велика, что и в состоянии забытья он продолжал медленно ползти, пока не натыкался на дерево или куст, и он падал лицом в талый снег. Вся его воля, все неясные его мысли были сосредоточены в одной маленькой точке: ползти, двигаться, двигаться вперед, во что бы то ни стало.

Но ползти было уже трудно. Руки дрожали и не выдерживали тяжести тела.

Когда руки перестали держать, он попробовал ползти на локтях. Это было очень неудобно - тогда он лёг и, отталкиваясь от снега локтями, попробовал катиться. Это удалось. Перекатываться с боку на бок было легче, не требовалось больших усилий. Только очень кружилась голова, поминутно уплывало сознание, и часто приходилось останавливаться и садиться на снег, выжидая, пока прекратится круговое движение земли, леса, неба.

Алексей не помнил, как провёл он эту ночь и много ли ещё прополз утром. Всё тонуло во мраке мучительного полузабытья.

Посторонний звук вдруг вернул ему сознание, заставил сесть и оглядеться. Он увидел себя посреди большой лесной вырубки, залитой солнечными лучами, заваленной срубленными деревьями, бревнами, уставленной штабелями дров. Полуденное солнце стояло над головой, густо пахло смолой, разогретой хвоей, и где-то высоко над не оттаявшей ещё землёй звенел, заливался жаворонок.

Алексей оглядел лесосеку. Вырубка была свежая, хвоя на деревьях не успела ещё повять и пожелтеть, медовая смола капала со срезов, пахло свежими щепками и сырой корой. Значит, лесосека жила. Может быть, немцы заготовляют здесь лес для блиндажей и укреплений. Тогда нужно поскорее убираться. Лесорубы могут вот-вот прийти. Но тело точно окаменело, скованное болью, и нет сил двигаться.

Он не видел, нет, он по-звериному чувствовал, что кто-то внимательно и неотрывно следит за ним.

Треснула ветка. Он оглянулся и увидел в сизых клубах частого соснячка несколько ветвей, которые вздрагивали. И почудилось Алексею, что оттуда доносился тихий, взволнованный шёпот, человеческий шёпот.

Он выхватил из-за пазухи пистолет и принуждён был взводить курок усилиями обеих рук. Когда курок щёлкнул, в сосенках точно кто-то отпрянул, и всё стихло.

«Что это - зверь, человек?» - подумал Алексей, и ему показалось, в кустах кто-то тоже вопросительно сказал: «Человек?» Показалось или действительно там, в кустах, кто-то говорит по-русски? Ну да, именно по-русски. И оттого, что говорили по-русски, он почувствовал вдруг такую сумасшедшую радость, что, совершенно не задумываясь над тем, кто там - друг или враг, издал торжествующий вопль, вскочил на ноги, всем телом рванулся вперед и тут же со стоном упал, как подрубленный, уронив в снег пистолет...

Алексей на мгновение потерял сознание, но то же ощущение близкой опасности привело его в себя. Несомненно, в сосняке скрывались люди, они наблюдали за ним и о чём-то перешёптывались.

Он приподнялся на руках, поднял со снега пистолет и, незаметно держа его у земли, стал наблюдать. Опасность вернула его из полузабытья. Сознание работало чётко. Кто они были? Может быть, лесорубы, которых немцы гоняют сюда на заготовку дров? Может, русские, такие же, как и он, пробирающиеся из немецких тылов через линию фронта к своим? Или кто-нибудь из местных крестьян? Ведь слышал же он, как кто-то отчётливо вскрикнул: «Человек?»

Пистолет дрожал в его руке. Алексей приготовился бороться и хорошо израсходовать оставшиеся три патрона...

В это время из кустов раздался взволнованный детский голос:

 - Эй, ты кто? Дойч? Ферштеешь?

Странные эти слова насторожили Алексея, но кричал, несомненно, русский и, несомненно, ребёнок.

- Ты, что тут делаешь? - спросил другой детский голос.

- А вы кто? - ответил Алексей и смолк, поражённый тем, как тих был его голос.

За кустами его вопрос произвёл переполох. Там долго шептались.

- Ты нам шарики не крути, не обманешь! Я немца за пять верст по духу узнаю. Ты есть дойч?

—Я русский.

—Врёшь... Лопни глаза, врёшь, фриц!

—Я русский, русский, я лётчик, меня немцы сбили.

Теперь Алексей не осторожничал. Он убедился, что за кустами свои, русские, советские. Они не верят ему, что же, война учит осторожности. Впервые за весь свой путь он почувствовал, что совершенно ослаб, что не может уже больше шевелить ни ногой, ни рукой, ни двигаться, ни защищаться. Слёзы текли по чёрным впадинам его щёк.

- Гляди, плачет! - раздалось за кустами.- Эй, ты, чего плачешь?

—Да русский, русский я, свой, лётчик.

—А с какого аэродрома?

—С Мончаловского, помогите же мне, выходите!

В кустах зашептались оживлённее. Теперь Алексей отчётливо слышал фразы:

- Ишь, говорит, с Мончаловского... Может, верно... И плачет... Эй ты, лётчик, брось наган-то! - крикнули ему.- Брось, говорю, а то не выйдем, убежим!

Алексей откинул в сторону пистолет. Кусты раздвинулись, и два мальчугана, насторожённые, как любопытные синички, готовые каждую минуту сорваться и дать стрекача, осторожно, держась за руки, стали подходить к нему. Старший, худенький, голубоглазый, с русыми волосами, держал в руке наготове топор, решив, должно быть, применить его при случае. За ним, прячась за его спину и выглядывая из-за неё полными любопытства глазами, шёл меньший, рыженький, с пятнистым от веснушек лицом, шёл и шептал:

- Плачет. И верно, плачет. А тощой-то, тощой-то!

Старший, подойдя к Алексею, всё ещё держа наготове топор, отбросил подальше лежащий на снегу пистолет.

- Говоришь, лётчик? А документ есть? Покажь.

—Кто тут? Наши, немцы? - шёпотом, невольно улыбаясь, спросил Алексей.

—А я знаю? Мне не докладают. Лес тут,- дипломатично ответил старший.

Пришлось лезть в гимнастёрку за удостоверением. Красная командирская книжка со звездой произвела на ребят волшебное впечатление. Точно детство, утерянное в дни оккупации, вернулось к ним разом от того, что перед ними оказался свой, родной Красной Армии лётчик.

- Свои, свои.

—...Их тут наши так тряхнули, так бабахнули! Бой тут был, страсть! Набито их ужасть, ну, ужасть сколько!

— А удирали кто на чём... Один привязал к оглоблям корыто и в корыте едет. А то двое раненые идут, за лошадиный хвост держатся, а третий на лошади верхом, как фон барон... Где ж тебя, дяденька, сбили?